16/02/2021
«Внутри меня происходит бурение скважины звука»
Интервью: Марат Ингельдеев
В 2015 году композитор Елена Рыкова, только окончившая Московскую консерваторию и попавшая в финал конкурса Gaudeamus, написала свою пьесу 101% mind uploading, ставшую одним из самых популярных её сочинений и своеобразной визитной карточкой автора. В декабре 2020 года Марат Ингельдеев, посвятивший диссертацию этой пьесе, взял у композитора большое интервью. О жизни и работе в Америке, творческих поисках последних лет и о том, как прошел её 2020 год, Елена рассказывает специально для читателей Stravinsky.online.
Елена Рыкова. Фото: Николай Крицкий
МИ: Лена, ты очень помогла мне с написанием магистерской диссертации по твоей пьесе 101% mind uploading, которой уже более пяти лет. А что изменилось больше всего в тебе самой за прошедшее время?
ЕР: Для начала скажу, что я никогда не любила смотреть назад через призму каких-то итогов. Странно резать свою жизнь на отрезки и потом вешать их на грудь как медали — со мной так не работает. С 2015 года многое произошло: я встретила массу разных интересных людей, жила в нескольких странах, активно путешествовала и удивительным образом смогла попасть в Америку. Докторантура в Гарварде внесла важный вклад в моё личностное развитие. Несколько раз менялась перспектива и мой взгляд на мир, на происходящее вокруг и внутри меня. Это — бесценный для меня опыт. Я стала гораздо лучше себя понимать, слушать и слышать, что естественным образом отразилось на моей музыке.
МИ: Какие отношения сложились у тебя с Америкой? Получилось ли тебе интегрироваться в бытовом плане?
ЕР: По прошествии пяти лет проживания здесь я смогла в какой-то степени принять себя как часть этой культуры и начала ощущать, что у меня здесь есть дом. Я практически каждый день задумываюсь, что есть дом? Для меня, особенно в 2020 году, вдруг стало очень важно готовить русскую еду: выпечку, соленья, варенья, пироги с капустой. К сожалению, у меня не получилось попасть в Россию на Новый год, и поэтому воспроизведение традиций, отвечающих за чувство дома, оказалось важным ритуалом для меня. Это ощущение также сильно зависит от людей и чувства близости с ними, от языка и культуры рядом. Английский и русский язык сплелись, и в какой-то мере английский стал вытеснять мой родной язык, к моему глубокому сожалению, так как на русском языке я говорю гораздо реже, тем более на музыкальные темы. Если приходится давать лекции или преподавать, то, как правило, только на английском. На данный момент я не представляю, как можно оставить всё это снова и переехать туда, где люди говорят на другом языке. Конечно, можно выучить новый язык, но как бы хорошо ты его не знал, все равно будут нужны опять, как минимум, три-четыре года, чтобы вновь почувствовать себя как дома, найти внутреннее чувство комфорта и друзей, которым можно доверять и кому можно по-настоящему открыться.
МИ: Разве ты не думала переехать в Европу?
ЕР: Я думаю об этом практически каждый день, особенно потому, что мне нужно сейчас решать, когда я закончу свою докторантуру: в следующем году или через два года. Уже появляется череда вопросов: где я буду работать, что хочу делать, если преподавать, то где? Возвращаться ли мне в Германию или попробовать здесь? С другой стороны, мне очень нравится Испания, где у меня было много проектов, есть друзья и единомышленники. У какой-то части меня давно есть мечта туда переехать и наслаждаться людьми, едой и солнцем. Я начинаю понимать, что я скорее поеду жить туда, где мне будет хорошо, даже банально в бытовом плане, нежели я буду думать, где мне выгоднее находиться.
МИ: Как ты интегрировалась в музыкальную жизнь Америки? Поддерживаешь ли ты творческую связь с музыкантами из Европы?
ЕР: Некоторые американские ансамбли просят ноты время от времени, и исполняют мои пьесы, но больших коллабораций у меня здесь пока не было, так как возникают заказы из Европы, на которые я всегда соглашаюсь, заполняя ими свой календарь. Мне с самого начала хотелось поддерживать отношения с европейской музыкальной средой. Так и есть на данный момент. У меня там много друзей и знакомых, с которыми я люблю работать и которых я очень ценю. Я всегда радуюсь, когда возникают возможности строить долговременные проекты с более глубоким погружением в работу — проекты, которые реализуются в процессе всего вечера, а не десяти минут. Мне нравится работать с людьми, которые знают меня и то, что от меня можно ожидать.
Елена Рыкова за работой над пьесой Silenced в концертном зале Гарварда
МИ: В наших разговорах ты уделяла большое внимание взаимопониманию и единомыслию с музыкантами. Это и сейчас так?
ЕР: Да, мне очень важно, чтобы было что-то дружественное между мной и музыкантами, с которыми я работаю. Это нельзя спрогнозировать: тебе либо легко с ними общаться, и ты говоришь и делишься всем, что приходит в голову, либо начинаешь вставлять какие-то фильтры, взвешивать каждое слово и коннект не идет. Последнее случается не часто, но когда случается, то напоминает мне, что нужно работать с теми, с кем есть взаимопонимание, и абсолютно неважно, известные они или нет. В эти минуты невербально понимаешь, для чего ты создаешь что-то новое.
МИ: Были ли у тебя похожие мысли пять лет назад? Я помню, что ты чувствовала определенную чуждость в последние годы учёбы в Москве.
ЕР: Я прихожу к заключению, что самое важное, где бы ты ни был, — это психологический комфорт. Единомышленники, конечно, нужны, но чувство сообщества может состоять даже из трех-четырех человек, живущих рядом. Я сейчас много размышляю над тем, что есть центр, а что есть периферия. Меня о многом заставила задуматься жизнь в Америке. Например, я начала задаваться вопросом: «почему мы так сильно сконцентрированы на Европе?». «Европеизированность» мышления часто оказывается ничем иным как шорами, и это понимаешь только тогда, когда жизнь выкидывает тебя за пределы привычного. За время проживания в Америке у меня углубилось понимание исторического контекста, социума и началась какая-то тотальная переоценка ценностей, мира и всего того, что я в себя вбирала последние 29 лет. И я также ощущаю, что это только начало более крупных внутренних перемен.
МИ: Другими словами, ты стала менее европоцентричной?
ЕР: Именно. С одной стороны, многие музыканты уезжают из Америки в Европу, и я могу понять, почему. В США есть проблема концентрации музыкальных кругов вокруг университетов с финансированием. Разумеется, в больших городах, например, в Нью-Йорке или Чикаго, есть свои независимые ансамбли. С другой стороны, вопрос даже не о современной музыке, а о том, что есть культура и где её корни, и ответ на этот вопрос вовсе не тривиален, и не обязательно тождественен страницам из институтских и школьных книг. Эта переоценка прошлого опыта и системы образования перевернула меня с ног на голову. Она началась с момента моего переезда сюда. Я идентифицирую это чувство с тем моментом, когда переехала из Уфы в Москву, и мне открылся мир новой музыки.
МИ: Ты говоришь про изменение взгляда на какой-то вопрос?
ЕР: Да, изменение угла зрения, переосмысление. Я об этом постоянно думаю и в композиторской работе и связываю это чувство с ощущением, когда становится тесно, когда я смотрю на предмет с определенного угла долгое время, будь то физический объект или какая-то абстрактная идея и осознаю, что нужно сменить перспективу, а для этого нужно движение. И когда вокруг нет событий или богатой культурной жизни, нужно это движение совершать самой, и это не обязательно посещение онлайн-событий. Это может быть что угодно: хайкинг в горах, поездка к океану, сама практика движения — например, любимый мною язык тела гага, созданный Охадом Нахарином — или занятие живописью.
Elena Rykova - Subito Dodo (2017)
Обработка видео...
Елена Рыкова. Subito Dodo (2017). Исп. Ensemble Lunaire
МИ: Давай поговорим про твое композиторское письмо. Как оно трансформировались за пять лет?
ЕР: В период с 2016 по 2017 год у меня произошел поворот в сторону исследования визуального. Воображение тогда работало так, что я не могла начать мыслить в звуках, пока не представляла кто, как и где находится в пространстве. Этот путь в итоге привел к экспериментальной для меня пьесе Thousand Splinters of a Human Eye, где я выступала в роли композитора-режиссера. За год до этого я попала в резиденцию Junge Akademie в Берлине, где у меня были различные коллаборации и инсталляции с архитектором Мартиной Шлуснус и художницей Марией Король. Во время этого междисциплинарного периода у меня углубился интерес к исследованию физических объектов. Я написала несколько юморную пьесу для объектов и препарированного стола Subito Dodo. После нее было сочинение для фортепиано соло Cositas Diminutas с фокусом на вещественность и тактильность.
Уже год или полтора внутри меня происходит бурение скважины звука, некий проход по спирали на следующий уровень к вслушиванию в звук на более глубоком уровне — возвращение к истокам 101% mind uploading. Во время сочинения этой пьесы у меня была звуковая зависимость — чувство, которое затягивало меня все больше и больше. Я его обожаю, но визуально оно ко мне не приходило. Моя новая гитарная композиция Asymptotic freedom II, над которой я сейчас работаю, пишется только «через уши». Так же писалась и пьеса Silenced для литавр и электроники. Мне нужно было вслушиваться в звук до тех пор, пока не открывалось происходящее за пределами физического резонанса, в пространстве резонанса ментального. Я полюбила палитру монохромных инструментов, помогающую слушать вглубь, а не вне: три литавры, шесть гитар, фортепиано с тремя перформерами. Я не могу знать, какой окажется следующая пьеса. Параллельно, я, конечно, продолжаю работать над междисциплинарными проектами, и мой интерес к визуальному не закончился, а лишь трансформировался.
МИ: Что для тебя является самым сокровенным в своем творчестве?
ЕР: Хотелось бы привести выдержку из моего дневника: «В каждом моем произведении есть больше, чем музыка. Такой encrypted sense, зашифрованный кусочек большого смысла, который, пока я придумываю пьесу, я отчаянно ищу. Поэтому каждая моя пьеса — это часть меня ищущей и часть меня нашедшей частичку этого большого смысла, которая дает силы двигаться дальше, которая что-то приоткрывает во мне и дает вес, гравитацию. Она не перманентна, и не получается убеждать себя одним и тем же, приходится открывать что-то новое каждый раз, прибавлять к весу, к смыслу, расширять его. Мне кажется, этот процесс бесконечен и наверное, весь смысл нам, мне никогда не познать. Но в самих моментах понимания, в них столько силы, красоты, радости, вдохновения и полноты, что каждый раз, когда это случается, я знаю совершенно точно: ради этих моментов стоит жить, стоит жить и творить, продолжать идти дальше. Это понимание, оно глубоко личное, и тем оно ценнее и прекраснее. Об этом не станешь трубить на площади города, его порою даже сложно выразить в словах».
МИ: Один из учителей в твоей музыкальной школе вдохновил тебя задуматься об акустическом резонансе. Эта идея сыграла большую роль в 101% mind uploading. Получила ли она какое-то развитие за прошедшие года?
ЕР: Последние полгода я много думала про акустику и виртуальную акустику: как можно создать иллюзию пространства и как его можно менять в инструментальной акустической композиции? Это легко и естественно осуществить с помощью средств электронной музыки, и совсем не тривиально в акустической. В марте-апреле я закончила работу над Asymptotic freedom I. Эта пьеса является виртуальным пространством, куда я смогла вырваться из реальности, в частности, из-за самого метода сочинения, при котором я постоянно играла на гитаре, а время останавливалось, расширялось и трансформировалось. Это ощущение уникально, и я надеюсь, что в новой пьесе Asymptotic freedom II, которая будет длиться около пятидесяти минут, я смогу исследовать ощущение пространственности ещё глубже. У меня пока что нет точных слов или вербально выведенных понятий, но я уже ощущаю, как что-то важное открывается в ней для меня шаг за шагом.
МИ: Расскажи, пожалуйста, про Asymptotic freedom II. Это будет твоя самая длинная пьеса?
ЕР: На данный момент — да. Мне стало тесно в рамках десяти-двадцати минутных вещей и захотелось сделать что-то более фундаментальное. Изначально я написала короткий этюд для воркшопа Ярона Дойча в Дармштадте в 2018 году. В процессе работы над ним я открыла удивительную звуковую палитру для себя, и мне очень хотелось продолжить работу с ней. Впоследствии мы обсудили все детали с Томасом Шефером, и таким образом родился этот проект при поддержке электронной студии La Muse on Circuit во Франции, Дармштадтских курсов и фестиваля новой музыки в Виттене. Исполнять пьесу будут ребята из UFA sextet, с которыми я успела встретиться и подружится перед пандемией. Весной мы отправляли записи друг другу в течение двух месяцев, и этот процесс сильно обогатил мое знание инструмента, а также понимание личности каждого гитариста. Asymptotic freedom I родилась из того же ядра, что и мой первый гитарный этюд, а именно из так называемого bell sound, который является резонансом аккорда препарированной резинками гитары и напоминает звук колокола. Его развитие продолжается в Asymptotic freedom II — это как от дерева взять веточку и взрастить новое.
UFA sextet и Елена Рыкова в студии La Muse en Circuit. Фото: Yaron Deutsch
МИ: Как ты работаешь с инструментами?
ЕР: Я люблю сочинять музыку в теснейшем контакте с инструментом, и для меня важна мышечная и тактильная память. В работе над Asymptotic freedom II я записываю все гитарные партии сама, в своей домашней студии. Возможность моментально прослушать материал и что-то поменять для меня критична. Эта первая пьеса такого масштаба, и я стараюсь совладать с ее формой. Я часто откладываю её на дня два-три, чтобы после услышать ее «свежим ухом» и понять, что нужно изменить, а что можно уже нотировать. Так как я всегда нотирую от руки, я должна быть уверена в музыке на сто процентов.
МИ: Давай поговорим про Cositas Diminutas — пьесу для фортепиано и объектов. Насколько она похожа на 101% mind uploading, и есть ли в них какие-то общие мотивы?
ЕР: В случае с Cositas Diminutas мы с Рикардо Дескальцо [пианист, который заказал Елене Рыковой пьесу] экспериментировали у него дома с различными объектами, которые после моего отъезда остались там. Это моя третья композиция для фортепиано: первой было трио 101% mind uploading, вторая — дует Bat Jamming и последняя — сольная Cositas Diminutas. Для меня было важно найти новый взгляд на инструмент без использования смычков и тех же самых магнитов, как и в 101% mind uploading. Эта пьеса относится к периоду увлечения найденными, «говорящими объектами».
Mysterious Creatures Inside the Piano (Elena Rykova - Cositas Diminutas)
Обработка видео...
Рикардо Дескальцо рассказывает о пьесе Cositas Diminutas
МИ: А что такое «говорящий объект»?
ЕР: На этот термин меня вдохновил Американский культуролог Билл Браун и его книга Other Things, в которой он описывает свою «теорию вещей» и рассуждает, что является вещью, а что — объектом. Разница по его мнению заключается в том, что вещью (thing) может являться тот объект (object), который начинает «неправильно функционировать» или ломается, так как в этот самый момент у него проявляются свойства, недоступные нам ранее, или же нами не замеченные из-за его первичной функциональной природы. В моем понимании, в эти моменты, когда мы используем объект не по его прямому назначению, вещи начинают с нами «говорить». Когда я писала аналитическую статью в Гарварде об импровизации Марины Полеухиной и Александра Чернышкова, я исследовала их слушание и обращение с объектами как с живыми. Примерно в это же время этот интерес естественным образом открывался в моих пьесах. В них объекты как будто начали разговаривать друг с другом на своем языке. В Cositas Diminutas приоритет был в изучении пространства фортепиано через маленькие вещи, и то, каким жестом мы их «одушевляем». Это вновь отсылает к моему раннему опыту с резонансом в классе Льва Александровича Франка: как важно, перед тем как взять любую ноту, сперва услышать ее резонанс и как через предслышание резонанса настроить руку, и тем самым вызвать долгий, наполненный обертонами звук.
МИ: Что-то напоминающее туше?
ЕР: Абсолютно! В какой-то момент, Мара, дочка Рикардо, начала экспериментировать вместе с нами. У неё был такой любознательный взгляд на всё это, какая-то детская непосредственность и игривость. Мы начали называть наши объекты существами, и мне даже захотелось дать им имена — практически получился фортепианный спектакль. У нас также был воркшоп с маленькими детьми, где им разрешалось играть внутри инструмента с любыми объектами. В возрасте Мары не нужно объяснять, что такое расширенные техники. Для неё эти объекты с самого начала — живые игрушки. В какой-то момент она поставила свою куклу внутрь фортепиано, и это стало символическим жестом для меня. В пьесе много детского юмора. Получилась пьеса-история, рассказанная муравьем, которого я ей подарила перед отъездом.
Страница из пьесы Cositas Diminutas
МИ: У тебя уже сложилось своё специфическое обращение к фортепиано.
ЕР: Для меня фортепиано — это сундук с сюрпризами. Открываешь крышку — никогда не знаешь заранее, что там найдешь. В каждой из моих трёх пьес царит свой собственный мир. С каждым моим обращением к фортепиано акустический резонанс становится все более первостепенным. В 101% mind uploading всё-таки есть еще и перкуссия вовне, но её роль направлена на поддержку общего резонанса, а вот в Cositas Diminutas вся экосистема заключена внутри самого инструмента.
МИ: Электрогитары становятся всё более востребованы в мире современной музыки. Откуда у тебя интерес к ним?
ЕР: Я никогда не умела играть на гитаре профессионально, но, несмотря на это, гитара была моим другом с детских лет и являлась воплощением какой-то далёкой наивной мечты. В летнем лагере я начала учить аккорды с учителем кружка и даже выступала на электрогитаре, одетая в широкие штаны цвета милитари. Потом родители подарили мне акустическую гитару. Рок-музыка играла для меня большую роль в то время, хотя я уже параллельно слушала Шопена и Рахманинова, и каким-то образом все это гармонично уживалось во мне. В какой-то момент я начала записывать свои песни через микрофон ноутбука зимой, стоя на балконе в шапке и пуховике при минусовой температуре — единственном месте, где меня не слышали соседи. Такая у меня была суровая первая студия (смеётся). Однако, мой профессор по фортепиано был глубоко против гитары из-за того, что это всё вредило постановке руки и подушечкам пальцев. С тех пор мое увлечение гитарой отошло на дальний план и терпеливо ждало того радостного момента, когда наконец-то созрел большой проект с ребятами из ансамбля UFA sextet, названный в честь моего родного города Уфа.
МИ: Поговорим о твоих своеобразных партитурах. Твой почерк легко узнается. Как ты видишь эволюцию своего письма?
ЕР: Моё письмо действительно стало моим естественным языком. Многие символы кочуют из произведения в произведение и обозначают предельно конкретную вещь. Были эксперименты с многослойными партитурами, которые нравились музыкантам из-за их эффективности. В них использовались слои разной прозрачности, и каждому слою листа была отведена своя роль. Я действительно научилась чётче выражать свои идеи на бумаге. Если нужно что-то конкретное — я рисую, а если можно словами — пишу словами. Я всё еще делаю это от руки, но вскоре возможно попробую использовать айпад из-за удобства редактирования.
МИ: Как ты относишься к свободе интерпретации, которую может взять на себя исполнитель? Каковы границы дозволенного в твоих сочинениях?
ЕР: Мне очень важна первичная коллаборация, обмен энергией, идеями и мировосприятием — своеобразный первый контакт с исполнителем. После мне необходимо уйти в своё пространство для принятия решений и экспериментов, хотя я всегда открыта к фидбеку. В моих пьесах в основном варьируется только время, так как я пишу музыку без таймкода для секундомеров, тактовых черт и размеров. Секундомеры иногда возвращаются, например, для того, чтобы облегчить запись и последующее сведение партий в пьесе Asymptotic freedom I ребятам из UFA sextet, которые находятся в разных точках планеты. Для выступлений вживую у меня нет партий, только партитуры, чтобы все могли видеть и слышать материал друг друга и ощущать эту взаимозависимость. Жест является важной составляющей, так как именно он обуславливает звук. У исполнителя есть свобода сделать это по-своему, но присутствует общий курс и даже идеал, к которому я призываю музыкантов стремиться, хотя в какой-то степени идеал всегда остается миражом.
МИ: Напоследок хочется узнать, как у тебя прошел 2020 год? Что ты переосмыслила больше всего?
ЕР: У меня укрепилась связь с собой и внутренняя уверенность. Я проделала большую работу психологического характера, которая неразрывно связана с музыкой, ибо мои пьесы всегда автобиографичны. Я осознаю, что на данный момент, я — привилегированный человек, которому дали грант в этом академическом году, и у которого есть возможность переждать пандемию дома. Я могу не только писать музыку, но и заниматься другими вещами; в частности, я начала учить испанский язык. Вновь возникли вопросы: что такое успех, что есть я, и что есть мое счастье? Я поняла, что определенные ассоциации с успехом, которые часто возникают у нас всех, не обязательно являются успехом для меня. Пришло осознание, что семья и друзья занимают такой же важный уровень в моей жизни, как и музыка, если не больше. За время домашнего заточения связь с ними только укрепилась — прекрасная и светлая связь, которая существует, несмотря ни на что.
МИ: А какие были минусы для тебя в этой ситуации?
ЕР: Это процесс работы с музыкантами. В одном из моих ансамблевых проектов в этом году были репетиции по скайпу, но контакт был совсем другой, нежели при работе вживую — несколько поверхностный, поскольку невозможно передать энергию и живость через экран. Конечно, здорово, что многие проекты остались, но онлайн концерт и репетиции — это всё-таки не живое исполнение. Еще один минус — это то, что очень много людей, включая меня, стали более домашними. С одной стороны, это конечно комфортно, но, с другой стороны, мне не хотелось бы к этому слишком привыкать, так как не всегда понимаешь, что привыкаешь к чему-то опасному. Не происходит никакого движения, поэтому нужно обязательно себя вытаскивать. Уже видно по людям, сколько тревоги и проблем выявилось во время этого периода. Возвращаясь к плюсам, можно сказать, что пандемия заставила общество принять важность психологического здоровья. Люди более открыто говорят о своем эмоциональном состоянии, по крайней мере здесь, в Америке. Я считаю, что эмоциональная открытость и осознанность — один из признаков здорового общества.
МИ: А как сильно изменилась музыкальная индустрия за это время в твоем понимании?
ЕР: Мне кажется, главный плюс во время пандемии — это доступность образования, ресурсов и информации. Появилось множество виртуальных выставок и концертов, бесплатных образовательных курсов на любые темы, снижались цены на комплекты звуковых библиотек и плагинов — всё это стало более доступно. Меня это очень радует. С другой стороны, мы изголодались не только по живой музыке и искусству, но и по человеческому контакту в принципе. Ничто никогда не заменит переживание музыки вживую и возможности беспрепятственно видеться с теми, кто нам дорог*.
Декабрь 2020
* Автор и собеседник выражают свою поддержку всем тем, кто был несправедливо заключен под стражу и испытал трудности в связи с общественно-политическими событиями начала 2021 года в России. Мы не теряем надежду, что у них как можно скорее появится возможность свободно и беспрепятственно видеться с теми, кто им дорог.