Время льда
текст Мэри Чеминава
Рассказ о постановке оперы «Снегурочка» Александра Маноцкова в катакомбах петербургской Петрикирхе. В этом году спектакль номинирован на «Золотую Маску»
История девушки холодной и на всех непохожей, которая разбивает сердце и погибает сама, мне близка ещё по сказкам Бажова, а Снегурочка Римского и Островского заколдовала когда-то вплоть до отождествления с хрупкой героиней. У Елены Павловой девушка в криповом образе невесты тает все действо вместе с разбросанными по полу глыбами льда, куски льдин периодически падают и разбиваются о камень, и это, вместе с гулом железной лестницы из провала и плеском, и есть партитура. А берендеи живут и совокупляются музыкой, скрипка, флейта, гармонь, бумажные пакеты всё говорят за них, но настоящее право голоса есть только у Снегурочки, а право слова — у Берендея-царя…
О «Снегурочке» Маноцкова я знала немного: слышала, что питерская версия номинируется на «Золотую маску» в 2019-м, знала также, что спектакль необычный и даже радикальный. Я даже ничуть не удивилась, когда перед входом в катакомбы толпе зрителей объявили, что запускать внутрь будут строго по десять человек. «Видимо, иммерсивная постановка, — обращаюсь я к попутчице, — будем бродить по катакомбам и сами что-то делать». Мы уже было приготовились к захватывающему квесту, как нас запустили внутрь. Оказалось, что порционный пропуск зрителей в катакомбы был всего лишь техникой безопасности, и на самом деле спектакль пройдет вполне традиционно, с разделением на сцену и зрительный зал. Правда, потом, уже во время действия, это разделение будет немного пугать своей условностью – сценическое пространство заканчивалось там, где начинался первый ряд стульев. Пока все рассаживались, я с интересом разглядывала зал. Асимметричное помещение, в котором мы оказались, вполне оправдало свое название. Это настоящие катакомбы — с голыми стенами, сыростью и полуразрушенной лепниной. На сцене почти нет декораций, лишь странный набор предметов: пианино «Красный октябрь», компьютерное кресло, причудливо стилизованное под трон, большой стеклянный ящик. По всей поверхности сцены разбросаны куски льда разной формы. Слева от сцены небольшой подъём-горка, на нём две ковровые дорожки. Конечно, не обошлось без инцидентов. Сидячих мест хватило не всем, и какой-то мужчина сзади еще громко возмущался, когда спектакль наконец начался. Следующие полтора часа я просидела, затаив дыхание.
Начало оперы больше всего похоже на отрывок из фильма ужасов. В абсолютной тишине из подземного провала на сцену выходит бесстрастная девушка в белом платье и с вуалью на лице. Ступени лестницы угрожающе постукивают, девушка молчит, вместо вступления — странные манипуляции со свечой...
Нет, нельзя сказать, что я ждала увертюры, арий и развернутых сцен с хором и ансамблем солистов (опера всё-таки). Но, если честно, думала, что музыки будет больше. Позже я поняла, что музыки действительно было больше, чем могло показаться; музыкой здесь было всё – от пения Снегурочки до плеска воды. Удивительно, но даже перестук металлических ступеней, удары, дыхание актёров и медленное таяние льда заняли своё место в партитуре. Оркестр тоже присутствовал, но весьма своеобразный: скрипка, небольшая дудочка, детская гармошка, деревянные счёты, пластиковые бутылки, бумажные пакеты... Всё это пищало, скрежетало, шуршало и служило, очевидно, языком берендеев. Берендеи оказались необычным и жёстким народом. Вся их жизнь связана с бесконечным множеством ритуалов. Берендеи не разговаривают, а общаются при помощи жестов, мимики, музыкальных инструментов. Более того, они и не поют. Вокальная партия в спектакле одна — у Снегурочки. Человеческая речь прозвучит только в монологе Царя Берендеев в одной из кульминаций действия. Неспособность к речи вызывает ассоциации с животным миром. Впрочем, берендеи близки к животным. Наверное, они существуют на границе человеческого и животного.
Я довольно хорошо знаю пьесу Островского, но во время спектакля у меня возникло немало вопросов. Высокий молодой человек с флейтой — это и есть сладкоголосый Лель? Почему же он молчит? Где Бобыль с Бобылихой? Девушка со скрипкой — кто она?.. Спектакль оказался весьма ироничным. Досталось не только Островскому, но и Римскому-Корсакову — чего стоит, например, Царь Берендей, играющий одним пальцем на фортепиано, или хор в конце спектакля, выворачивающий русскую оперную традицию заключительного «хора-славы» наизнанку.
Берендеи совершают бесчисленные ритуалы: совокупляются, бегают кругами, повторяют одни и те же действия, периодически спускаются в глубину по гулкой лестнице, возвращаются, раскалывают лёд настоящими топорами так, что его осколки время от времени долетают до зрителей. Непосредственная близость всего происходящего не позволяет расслабиться — начинаешь беспокоиться за собственную безопасность. Интересно, что практически всё, что происходит в общине берендеев так или иначе связано с сексуальностью. Полнота жизни и продолжение рода очень важны для этого народа. Ритуалы предваряют, окружают и даже изображают брачный акт. Всё иносказательно, очень красочно и сопровождается музыкой. Женщины-берендейки лучше берендеев-мужчин. Они статные, властные, сексуальные. Именно они берут в руки топоры и раскалывают лёд, именно они доминируют в ритуальном сексе. Снегурочка статична, девственна. На ней белое закрытое платье, в то время как у всех берендеев яркие одежды зелёного и бордового цвета. Снегурочка раздражает своей инаковостью, она непонятна, и в этом заключается ее приговор.
Захватывающее действие подходит к концу. Большая часть льда растаяла, а оставшиеся куски раскололи топорами яростные берендейки. Вдруг меня осенило: «сцена таяния» началась еще до того, как мы вошли в зал. Снегурочка была обречена с самого начала, как только попала в это странное царство: как куски льда неминуемо должны были превратиться в воду, как берендеи должны были обрести голоса и спеть, покачиваясь, этот жуткий хор, напомнивший вдруг мрачное царство из «Носферату» Курляндского. Теперь жизнелюбивый народ больше похож на мертвецов, чем ледяная девушка. Пение умирающей кажется более обращенным к жизни, чем их хриплые голоса.
Вязкое ощущение предопределенности, холодности и, на самом деле, отсутствия драмы не покидало меня до тех пор, пока мы не выбрались на заснеженный Невский. Состояние неуюта — гораздо дольше. Привычная фабула «Снегурочка растаяла, но жизнь продолжается!» на этот раз не сработала. Но, наверное, это и к лучшему.