«Хорошая музыка», «хорошая» музыка, хорошая «музыка»
текст Алисы Насибулиной
О том, как поговорили композиторы и исполнители на концерте ансамбля «Студия новой музыки»
Фото Daria Balandina
«Лицом к лицу лица не увидать», — сказал Сергей Есенин. А может быть, увидать? Можно ли разглядеть что-нибудь, если широко открыть глаза и смотреть достаточно внимательно?
13 февраля это было проверено в Рахманиновском зале консерватории. «VIS-À-VIS», — гласила афиша, — «Диалоги композиторов с солистами ансамбля Студия новой музыки». Вечер прошёл в живом формате концерта-беседы. Исполнялись только пьесы, созданные недавно: ведь для того, чтобы вести диалог с Бахом, пришлось бы устроить спиритический сеанс. Авторы сочинений либо находились в зале, либо разговаривали с экрана. Заговорили и безмолвные музыканты, до сих пор лишь отвечавшие коротким поклоном на аплодисменты публики. «Катя, как тебе пьеса?» — простодушно спросил Фёдор Софронов исполнительницу его Канона для скрипки Екатерину Фомицкую. «Понравилась», — ответила она ему в том же духе.
«Иногда исполнитель и композитор после диалога остаются врагами», — признался композитор Михаил Либман. Но этим вечером автор и интерпретатор наконец поняли друг друга. «Я приглашаю исполнителя сыграть это произведение так, как он сам захочет», — сказал Олег Пайбердин, одним предложением положив конец многовековому спору о свободе интерпретации.
Очередную грань в отношениях композитора и публики выявила «новая пьеса» Алексея Наджарова для аккордеона. По словам исполнителя Сергея Чиркова, перед премьерным исполнением пьесы всё было готово — не было лишь названия. С момента создания прошло уже 5 лет, а сочинение по-прежнему остаётся «новой пьесой», что неизменно вызывает забавные каламбуры. «Что ты играешь сегодня?» — спросил аккордеониста знакомый. «Да так, — ответил тот, — новую пьесу Алексея Наджарова». Но возможно и иное, более серьёзное толкование заглавия: пьеса живёт на сцене, всегда оставаясь «новой» и актуальной.
Очередное её исполнение сопровождалось видеорядом и ироническим текстом, заставлявшим вспомнить видеоклипы рок-композиций. «Is that a silent movie?» («Это немое кино?») — вопрошал экран сам себя. «Is that text random?» («Это что, случайный текст?») — продолжал он. Далее последовала игра с кавычками, словно пародирующая отзывы слушателей: «хорошая музыка», «хорошая» музыка, хорошая «музыка». Тем временем видеоряд в реальном времени дублировал то, что происходило на сцене, крупным планом показывая аккордеон. Мехи раздувались, росли, искажались и уже напоминали не то батарею, не то пчелиные соты.
Присутствие на сцене как бы двух исполнителей — реального человека и его экранного двойника — наводит на некоторые размышления. Что это: остроумная шутка, ирония над собственной музыкой или попытка отстранения, анализа? В конце концов, не является ли этот концерт своего рода самонаблюдением, рефлексией? Разговорившись с исполнителями и публикой, композитор наконец очутился лицом к лицу с самим собой. Узнавая своих музыкантов и своих слушателей, автор, по словам Владимира Тарнопольского, заглянул в глубь собственной души. Быть может, он нашёл там долю усталости; но слушатели были ему благодарны.